Ты забыл главный ингредиент, создатель

«Только монстры играют в богов», — слоган нового фильма Гильермо дель Торо «Франкенштейн» не нуждается в пояснении, если вы посмотрели хотя бы пару работ этого визионера, в душе которого навсегда поселился ребенок. Любопытный и неравнодушный к тем, кто волей судьбы оказался менее защищен, режиссер, конечно, под монстром имеет в виду человека. И не просто человека, а заносчивого, амбициозного гения с безумным блеском в глазах, настолько убежденного в своем даре, что он готов бросить вызов хоть природе, хоть самому создателю. Последние 20 лет мексиканец снимает одно и то же кино — об одиночестве, порождаемом инаковостью, отчуждении родителей от своих же отпрысков, цикличности насилия и отчаянных поисках любви в разучившемся сопереживать мире. Это вовсе не значит, что его грандиозное детище «Франкенштейн» предсказуемо и не стоит внимания. Напротив, это венец всей творческой мысли дель Торо, его magnum opus, фрагменты которого загорались в предыдущих работах, сотканное в муках и страсти полотно.

Имея сложный религиозный бэкгрануд, Гильермо ощутил привязанность к Существу писательницы Мэри Шелли, как только прочитал роман «Франкенштейн, или Современный Прометей» в детстве. Навязанное католическим образованием чувство вины, непохожесть на сверстников, уверенность в том, что где-то в мире должно существовать место для других, нежность ко всем странным тварям построили нерушимый мост между будущим большим автором и хрестоматийным персонажем. Даже удивительно, что дель Торо пришлось годами искать финансирование для своего проекта мечты, обивая пороги киностудий и разыскивая рисковых продюсеров, готовых не просто поверить в его, в общем-то, довольно классическое видение, но и выделить ему достойный бюджет. По итогу можно уверенно утверждать — Netflix не прогадал, а мастер был вознагражден за терпение. Никогда прежде мы не видели настолько объемной, сокрушающей своей парадоксальной красотой упадка и смерти, изящной в каждом кадре экранизации. И вряд ли увидим в ближайшее время.

Повествование постановщик разделил на две части, не опустив пролог с застрявшим во льдах крайнего севера исследовательским судном, напоминающим «Террор» и сюжеты Говарда Лавкрафта. Где, если не среди молчаливой, хранящей вековые ужасы вечной мерзлоты начинать рассказ о недолюбленном мальчике, задумавшем соответствовать своему имени и победить саму смерть. Виктор Франкенштейн воспитывался отцом-тираном и все, что знал с младых ногтей, — наука способна развернуть естественный ход вещей так, как угодно воле подчинившего ее себе гения. Превратившийся в пылкого мужчину, ученый продолжает отстаивать свои работы по оживлению мертвецов в медицинских сообществах Европы и получает насмешки в лицо. Единственным его союзником становится хитроумный торговец оружием Харландер, снабжающий напарника деньгами и трупами с бесконечных войн. И одной грозовой ночью, когда сама погода бунтует против святотатства Виктора, ему удается завершить опыт. Как мраморный атлант, сделанный из разных частей, его Монстр оживает и ужасает своего творца. Бессловесный и мучимый жаждой выяснить, кто он такой и почему так одинок, он вызывает отвращение у Франкенштейна. Но как бы ни хотел автор отказаться от своего Создания, теперь они связаны, и ни один не сможет жить спокойно, пока жив другой…

Как и многие мастера его уровня вроде Тима Бёртона и Терри Гиллиама, Гильермо создал одновременно адаптацию чужих трудов и очень личное высказывание. Об этом можно судить по тому, насколько «Франкенштейн» похож на предшественников по своим ключевым посылам. Магический реализм (чудовищные эксперименты с телом и сознанием) протекает на фоне обозначенных едва уловимыми штрихами катаклизмов, как в «Лабиринте Фавна». Сострадание к невинной душе, ставшей пленницей уродливой оболочки, мы видели в «Форме воды». Экзальтированная, будто оторванная от бренной земли барышня похожа на героиню «Багрового пика». Миа Гот и Миа Васиковска делят не только имя и образ будто сошедшей с полотен фламандцев дивы в воздушных нарядах. Они обе являются стражами порталов между миром грешников и миром соблазняемых на грехопадение изгоев.

Однако упражнение по поиску самоповторов сворачиваешь, как только начинаешь смотреть «Франкенштейна», отложив свой критический бинокль. Гильермо, кажется, никогда и никому не обещал ревизионизма, как в «Молодом Франкенштейне», или едкой постиронии, как в «Бедных-несчастных». Задачу переосмыслить миф он оставляет на долю Йоргоса Лантимоса и Эммы Стоун и самозабвенно упивается красотой разложения. Этот готический хоррор и правда можно будет ставить на пьедестал в качестве образца того, как во времена тотального CGI и даже более продвинутых технологий можно снимать с максимумом практических эффектов. Такой подход приносит свои плоды: заброшенная лаборатория Виктора в самой ненадежной башне на свете (удивительно, что он сам не рухнул в опасную воронку прямо посреди комнаты), голова Медузы Горгоны, с укором взирающая на учиненное доктором безобразие, застрявший во льдах корабль, посмертные маски клана Франкенштейнов, развевающиеся на ветру красные и голубые тюли, детально воссозданная старая деревня — образы и локации надолго застрянут в вашем воображении, как выжженный на медной пластине дагерротип.

Отдельное восхищение вызывает работа режиссера и его давнего коллеги, гримера Майкла Хилла, с человеческим телом. Четкую грань они проводят между тем, как по-хозяйски, цинично Виктор пилит и скидывает в кучу отбракованные части бледных тел, в которых не так уж давно жили мысли и чувства. На контрасте с этой натуралистичностью, не смакуя наготу, но и не пряча стыдливо взор, они показали Существо. В прочтении дель Торо и Хилла это мраморный атлант, которого будто раскололи на куски, а затем собрали заново. Постановщики хорроров уловили тренд на постепенную демонстрацию своих монстров, но если в «Носферату» утаивание вида графа Орлока работает на эффект шока, то «Франкенштейн» относится к своему чудищу, как к религиозному символу, который просто нельзя узреть неподготовленным взглядом.

Художникам помогает и Джейкоб Элорди, предоставивший свое почти двухметровое тело в качестве идеального полотна. И казалось бы, в звезде «Эйфории» даже под сотнями шрамов виднеется романтичный юноша с томным взглядом, а это не вяжется с идеей дитя, оскорбляющего мир своим существованием. Но такому лиричному и печальному «Франкенштейну» этот не очень-то пугающий персонаж подходит как нельзя кстати. Мы ведь помним, чьим голосом всю свою карьеру выступает дель Торо и кого считает истинными монстрами. Впрочем, во «Франкенштейне» и ярлыки не выдаются. В отличие от «Формы воды», карикатурные злодеи которой несли на себе отчетливый штамп зла и получали по заслугам, в экранизации Шелли нет черного и белого, но есть непрерывный цикл насилия, порождающий новую злобу, соревновательность и отчужденность.

Виктор Франкенштейн в исполнении Оскара Айзека — типичный фанатеющий своим делом ученый, способный зажечь энтузиазм в любом, с кем он сталкивается. Его азарт настолько заразителен, что на какое-то время он очаровывает даже проницательную Элизабет, воина доброты и милосердия в этом царстве морока. Несколько сцен с Айзеком и Гот пробуждают любопытство, а словесная пикировка в церкви — чуть ли не единственный по-настоящему смешной момент в этом драматичном фильме. Но как только на горизонте у Виктора маячит слава единственного человека на земле, сумевшего подчинить естественный ход вещей своей прихоти, он скатывается в такое безумие, которое не снилось и назвавшему себя смертью Оппенгеймеру.

На таких эмоциональных качелях Гильермо дель Торо катает зрителей всю дорогу, пока рассказывает эту печальную повесть. От них могла бы закружиться голова, если бы все не было выполнено с такой искренностью, монументальностью и любовью. Пока на экране открывается новая впечатляющая локация, каждый закуток которой хочется рассматривать под лупой, на фоне нервы треплет светло-грустная музыка Александра Деспла. Ради нее, а еще ради грозовых раскатов, грудного рокота впадающего в ярость Существа, завываний лютого ветра и прочих элементов саунд-дизайна стоит найти самый достойный зал из всех возможных. Ну и поворчать, как же все извратилось — фильм, очевидно снятый для максимально большого экрана, вышел сразу на стриминге, а дальнейшее — дело возможностей зрителя.

Так или иначе, «Франкенштейн» покорит вас и оставит с затаенным дыханием и чистым сердцем еще на несколько дней после просмотра. Это не новаторское кино и не откровение, но в нем есть то, что дель Торо пронес через большую часть своей сознательной жизни. Тот важнейший ингредиент, который Виктор, не познав, не смог добавить в жизнь, что создал. «Сколько весит человеческое сердце?», — спрашивает Леопольд Франкенштейн у сына. И почему мужское тяжелее женского? Возможно, все дело в любви? Добавь ее, и ремесло станет искусством, существование — жизнью, а экранизация — истинным кино.